Разные документы об истории Архангельска и губернии

**Семёнов** » 15 мар 2011, 21:52 » #362539

Опубликовано в PravdaSevera.Ru от 25.08.2005, Четверг
Оригинальный адрес документа http://pravdasevera.ru/2005/08/25/8.shtml

По городу, как по пастбищу
Михаил ЛОЩИЛОВ.

Ни адмирал, ни поэт, ни потомок гетмана, ни даже декабрист не смогли сделать так, чтобы это обидное для Архангельска сравнение стало безосновательным

Недавно, просматривая подшивку газеты "Известия Архгубревкома и Архгубкома РКП(б)" за 1920 год, я в одном из ее номеров в разделе "Действия и распоряжения Советской власти" нашел обязательное постановление, предписывающее архангелогородцам, забывшим за лихолетье Первой мировой и Гражданской войн прежние порядки, впредь не выпускать на улицы города домашний скот.

Этот документ напомнил мне другие, более ранние по времени распоряжения местных властей, принятые по тому же поводу. А их было предостаточно, причем каждое вновь изданное, как правило, во многом повторяло предыдущее. И опять же, как правило, сразу или через какое-то время игнорировалось горожанами. Чтобы не показаться голословным, ниже привожу хронику принятия подобного рода постановлений, составленную благодаря найденным в областном архиве документам.

Первым из них следует назвать распоряжение военного губернатора Алексея Клокачева. Постоянно замечая, что "по улицам Архангельска и Соломбальского селения шатается рогатый скот, препятствующий проходу и проезду", он 23 марта 1815 года приказал архангельскому и соломбальскому полицмейстерам объявить жителям: "Нисколько скота из дворов не выпускать, а ежели через две недели чья- либо скотина будет шататься по улицам, то, не возвращая ее владельцу, отсылать в пользу военных лазаретов".

Полицмейстеры не только оповестили горожан и соломбальцев, но и заставили расписаться в том, что те уведомлены. Но это не помогло - когда в мае на улицах появилась первая трава, жители по привычке выгнали из дворов коз, лошадей, коров и быков. И тут пришла пора продемонстрировать свой суровый характер губернатору. Вызвав полицейских и лично их возглавив, он отправился с инспекцией по городу. По его приказу стражи порядка, несмотря на просьбы владельцев, реквизировали, а затем и отводили пойманных животных на мясо в морской госпиталь.

Понятно, что столь решительные меры вызвали недовольство. Прослышав о нем, Клокачев немного изменил распоряжение: "Вместо отсылки в лазареты, могущей быть для бедных жителей разорительной, взыскивать за каждую скотину штраф по 1 руб. 50 коп. и деньги отсылать в Приказ призрения на богоугодные заведения".

Это предписание оставалось в силе все последующие годы губернаторства Клокачева. Правда, стоило ему хотя бы ненадолго покинуть город (а он одновременно был генерал-губернатором сразу трех губерний - Архангельской, Вологодской и Олонецкой), как скот вновь появлялся на улицах.

Именно такую картину и застал адмирал Степан Миницкий, новый военный губернатор, прибывший на смену умершему Клокачеву. Поэтому он дважды - 1 сентября 1824 года и 30 июня 1825 года - приказывал объявить жителям, "чтобы свиней не выпускали, а иначе скот будут отсылать в пользу Приказа общественного призрения, и никакие жалобы уважены не будут".

Насколько оказались законопослушными горожане и соломбальцы, можно судить по тому, как описал увиденное поэт, баснописец и журналист Владимир Филимонов, назначенный в мае 1829 года гражданским губернатором. Приехавший из Петербурга, он был буквально поражен: "Коровы, лошади, собаки, свиньи и в особенности козлы и козы безвозбранно расхаживают по городу, как по пастбищу, затрудняя через то проезжающих и пешеходов. Выгоняемые же на пастьбу коровы проходят по улицам не вместе, вразброд и без присмотра, заходят из дома в дом и шатаются по городу..."

Естественно, Филимонов попытался призвать жителей к порядку. Некоторое время, точнее, летом 1830-го, владельцы животных с неохотой, но все-таки выполняли его распоряжение. Однако через год вновь наступила вольница, так как Филимонова по злонамеренному навету арестовали и этапировали в столицу.

Следующим гражданским губернатором, решившим покончить с "шатающимся по городу злом", стал Николай Хмельницкий (потомок Богдана Хмельницкого), который писал: "Ежедневно со дня приезда вижу бродящий по улицам и площадям скот, хотя к удержанию домохозяев от такой непозволительности были пред сим принимаемы начальством различные меры, но сии средства не оказали никакого успеха".

Посчитав, что все дело в отсутствии материальной заинтересованности, он в сентябре 1837 года повелел: "За каждую пойманную на улице скотину половину штрафа выдавать в сем отличившемуся полицейскому чину". 75 копеек были по тому времени суммой значительной, посему последствия от нововведения не заставили себя ждать. Но они оказались неожиданными: полицейские хватали не только весь без разбора появлявшийся на улицах скот, но и, пользуясь отсутствием хозяев, уводили его прямо со дворов.

Сразу же посыпались жалобы. Реагируя на них, военный губернатор Иосиф Сулима отменил распоряжение гражданского коллеги, кстати, уже убывшего из Архангельска. А его преемник на посту - Александр Муравьев (герой 1812 года, декабрист) летом 1838 года сообщал Сулиме: "Козлы и козы купца Чернышева бродят по городу, кроме безобразия, причиняют вред деревьям и пугают детей. Свиньи священника Ключарева не токмо валяются в лужах, но и безобразят в обывательских огородах..."

Проверяя это сообщение, Сулима своими глазами увидел, что по городу вновь бродит скот, а полицейские, более ничем не заинтересованные, в упор ничего не замечают. Ни того, как лошади и коровы спокойно пасутся вблизи полицейских частей, ни того, как напротив одной из них на пригорке, греясь на солнце, отдыхает после набега на огороды ключаревская свинья.

Взбешенный губернатор потребовал объяснений и приказал немедля навести порядок. Отвечая ему, полицмейстер майор Карл Меккер рапортовал: "Градская полиция по малочисленности своей не может догнать коз, собак, свиней, а лошади, собираясь в небольшие табуны, при появлении полиции разбегаются и рассеиваются по разным направлениям улиц. Небольшое число нашей команды едва ли достаточно для исполнения основных полицейских дел, а на ловлю скота людей нет..."

Сучреждением городского общественного самоуправления борьбой с "шатающимся злом" занялась городская Дума. Она неоднократно, например, в 1884 и 1906 годах, принимала соответствующие постановления. В одном из них, в частности, говорилось: "Всякое оказавшееся на улице без присмотра животное должно быть считаемо бродячим, забираемо полицией и отводимо на общественный скотный двор..."

О том, как эти постановления исполнялись, можно судить по газетным заметкам той поры, извещавшим о бродящем скоте, о козах, сорвавших с тумб и сжевавших афиши, о детях, сбитых с ног или испуганных животными.

Когда же вместе со своими решениями ушла в небытие городская Дума, то представителям новой власти - власти Советской, - летом 1920-го впервые всерьез столкнувшимся с той же проблемой, пришлось достать из архива старые распоряжения, немного их подновить и через газету оповестить о принятии постановления.

**Семёнов** » 15 мар 2011, 21:53 » #362540

Опубликовано в PravdaSevera.Ru от 28.07.2005, Четверг
Оригинальный адрес документа http://pravdasevera.ru/2005/07/28/18.shtml

Драма на Санкт-Петербургском
Михаил ЛОЩИЛОВ.

Ее расследование было, как ныне говорится, на контроле у губернатора.

Утром 10 января 1904 года архангельский губернатор фон Бюнтинг получил из городского полицейского управления срочный рапорт. В этом документе, подписанном полицмейстером Губским и помеченным грифом "Секретно", содержалась информация о чрезвычайном происшествии. Ознакомясь с обстоятельствами драмы, губернатор оставил на рапорте резолюцию: "Не для печати. Немедля провести расследование".

Первая часть распоряжения сразу была исполнена, о чем можно судить по тому, что в газете "Архангельские губернские ведомости" за январь 1904 года не только отсутствует сообщение о случившемся, но и даже нет кратких некрологов. Однако нельзя утверждать, что запрет на оглашение был обусловлен какими-то политическими мотивами или опасением подорвать авторитет армии. Полагаю, что фон Бюнтинг в большей степени руководствовался этическими соображениями.

Именно эти же соображения побудили меня при изложении нижеприведенной истории изменить фамилии участников происшествия, сведения о котором взяты из материалов служебного расследования, осуществленного по приказу губернатора.

Около двух часов ночи с 9 на 10 января Анна Сокольницкая, хозяйка дома по Санкт-Петербургскому проспекту Архангельска, проснулась от раздавшихся на первом этаже выстрелов. Спустившись, она сначала робко, затем изо всех сил застучала в дверь квартиры, снимаемой четой Прониных. Но, несмотря на свет за дверью, никто не открыл. Тогда хозяйка поспешила в полицейскую часть.

Когда она привела полицейских, все двери оказались открытыми настежь, и первое, что увидели вошедшие, это сидящего на диване в гостиной 26-летнего подпоручика Архангельского резервного батальона Петра Пронина, бледного и осунувшегося. На вопрос, что произошло, он, на вид невменяемый, лишь едва повел рукой в направлении спальни. А там перед взором полицейских открылась страшная картина: на полу в луже крови лежали два трупа. Одной из убитых была 22-летняя жена Пронина - Антонина Павловна, а вторым - 24-летний его сослуживец, тоже подпоручик Степан Труфанов.

Понятно, что подозрения сразу же пали на Пронина. Но вскоре, еще в ходе осмотра места преступления, были отвергнуты. Потому что выяснилось, что Труфанов покончил жизнь самоубийством. В пользу такого вывода говорили следующие факты: так и оставшийся в руке револьвер, лично ему принадлежавший; след пороха на рубашке, свидетельствующий, что выстрел производится почти в упор; осмотр револьвера, изъятого из кобуры Пронина, позволивший заключить, что из него давно не стреляли. Поэтому выдвинули версию, что Труфанов, прежде чем застрелиться, по пока неясным мотивам четырьмя выстрелами (столько было ран) убил Пронину. Но смущало отсутствие гильз.

Именно этот факт особо подчеркнул в своем рапорте полицмейстер, и как раз на это обратил внимание губернатор. Выполняя приказ, полицейские приступили к опросу хозяйки, соседей по проспекту, повторно осмотрели квартиру. Но одну из гильз обнаружили совершенно случайно и совсем в другом месте - в темных сенях, закатившуюся в щель пола. А после ее осмотра пришли к удивительному выводу: по крайней мере один выстрел был сделан из какого-то иного оружия, но только не из револьвера Труфанова. Следовательно, версия его причастности к убийству Прониной рушилась.

Допрошенный Пронин поначалу никак не мог объяснить факт обнаружения в сенях одной гильзы и отсутствия остальных. Он говорил одно и то же: "Был на дежурстве, почувствовал что-то неладное, отпросился. Пришел, а дома... Почему Труфанов убил Тоню, не понимаю. Раньше у нас не бывал,.. ну разве лишь раз..." Однако Сокольницкая и соседи показали, что Труфанов весьма часто посещал Пронину, причем всегда в отсутствие мужа..

Когда Петра Пронина ознакомили с данными показаниями, он признался, что знал об этом. Но сам не понимает, почему терпел. Наверное, потому, что очень любил Тоню. Даже боялся заговорить на эту тему. Надеялся, что наваждение пройдет, что переведется в другой город, они уедут и все образуется. А в ту ночь он на самом деле почувствовал неладное, вернулся. Открыв двери своим ключом (хозяйка в это время ходила за полицией) и увидев кровь, чуть не лишился рассудка. Особенно когда понял, что Тоня мертва. А заметив невдалеке лежащий свой револьвер (второй, хранящийся дома), осознал, что виновным в убийстве из-за ревности посчитают его. Поэтому схватил револьвер, собрал гильзы и, выскочив во двор, метнул их в сугроб. Куда точно, не помнит. А одну гильзу, видимо, выронил.

Однако Пронину не поверили и поэтому арестовали. Новая версия была такой: Пронин, вернувшись домой, застал любовников, убил жену-изменницу: ее любовник с горя застрелился; муж, желая скрыть свою причастность и возложить ответственность на соперника, спрятал оружие и гильзы. Вскоре эта версия нашла подтверждение, ибо перелопатившие весь двор полицейские нашли в снегу и револьвер, и гильзы. А по ним установили, что из оружия Труфанова был сделан лишь один выстрел, все остальные - из хранившегося дома револьвера Пронина.

На этом служебное расследование завершилось и, казалось бы, пришло время передать дело судебному следователю. А это означало, что Пронина наверняка признали бы виновным в убийстве жены. Но все изменили слова рядового Измайлова - бывшего денщика Труфанова. Он сообщил, что 8 января офицер поручил ему отправить почтой небольшую посылку. Он даже помнит, куда и кому: в Пермь, Владимиру Пономареву.

Тут же был сделан запрос, и пермская полиция нашла адресата. Тот подтвердил, что недавно получил от друга посылку, вскрыв которую, нашел письма и сверток. В письме Труфанов просил распечатать сверток только после известия о его смерти. В присутствии полицейских Пономарев обнаружил в свертке любовную переписку и еще одно письмо, в котором Степан объяснил намерение покончить с жизнью: "Володя, прочти нашу переписку и узнай, как мы любим друг друга, что не можем жить врозь. Но ее муж не даст развода. Поэтому мы с Тоней поклялись одновременно застрелиться. Ведь только так мы сможем навечно соединить наши судьбы. Сожги переписку и письма. Прости и прощай. Степан".

Когда в Архангельске узнали о содержании письма, то Пронина, конечно, освободили. И остановились на последней, в общем-то правдоподобной версии: Труфанов и Пронина поклялись вместе уйти в мир иной, но в назначенный час, когда уже были приготовлены револьверы, она испугалась: тогда Степан "помог" Антонине выполнить обещание, а затем и сам сдержал слово.

Так была поставлена точка в расследовании трагического происшествия, разыгравшегося в ночь с 9 на 10 января 1904 года на Санкт-Петербургском проспекте Архангельска.

**Семёнов** » 15 мар 2011, 21:54 » #362543

Последняя стройка

Условия жизни и работы на ней, законченной накануне революции, мало чем отличались от гулаговских

Весной этого года исполняется 90 лет со дня начала работ на последней стройке эпохи царизма - строительстве Мурманской железной дороги, приступить к спешной прокладке которой правительство Николая II вынудили обстоятельства военного времени. Точнее сказать, необходимость надежного выхода к незамерзающему Кольскому заливу. Причем построить дорогу длиной 987 верст (из них 250 - по болотам) планировалось в крайне короткий срок - к осени 1916 года.

Под давлением союзной Англии договор на прокладку северного участка (120 верст) был заключен с братом британского фельдмаршала Джона Френча Остином, который затребовал у царского правительства аванс в 560 тыс. рублей золотом. Получив деньги и отсчитав себе комиссионные, Френч нанял исполнителя работ - английскую фирму "Братья Баультон и Ко", которая завезла канадских рабочих. Но работа не заладилась, и, уложив всего 10 верст полотна, они убрались восвояси. Что же касается денег, то, судя по всему, Россия, будучи у союзников должником, не посмела предъявить претензии.

Выделив дополнительные средства, русское правительство решило построить дорогу собственными силами, точнее, силами 30 тысяч крестьян, завербованных в Нижегородской, Казанской, Симбирской, Пензенской, Калужской и Смоленской губерниях. Большая их часть следовала на Север через Архангельск, где было учреждено местное управление Мурманстройки.

То, с чем столкнулись уроженцы средней полосы, разительно отличалось от обещанного. Суровый климат, плохое питание, болезни, невыносимые жилищные условия - все это привело к массовому бегству.

Выясняя причины этого явления, стройку проинспектировал архангельский губернатор Бибиков, который по итогам поездки составил удручающий по содержанию отчет. Например, в этом строго секретном документе говорилось следующее:

"Большинство бараков не отвечает в гигиеническом и санитарном отношениях условиям северного климата - они без полов и окон. Нередко бараки поставлены на самое болото и окружены сплошь водой, проникающей в сами жилища...

Снабжение продуктами организовано крайне слабо и нередко рабочие, кроме ржаной муки (и то не всегда), не имеют ничего. Не было мяса, чая, сахара и даже соли, в то время как склады переполнены названными продуктами...

Ощущается крайний недостаток бань, и рабочие остаются в грязи по нескольку месяцев. Эвакуация больных проводится крайне медленно, больные лежат в бараках вместе со здоровыми. В то же время им, как не работающим, сразу же прекращается выдача продовольствия, их болезни усугубляются голодом".

Ужасающая картина дореволюционного ГУЛАГа, достоверно нарисованная Бибиковым, не произвела на столичное начальство никакого впечатления. Поэтому и не последовало никаких мер к улучшению положения рабочих. А недостаток рабочей силы, вызванный побегами, болезнями и высокой смертностью, решили восполнить новыми тысячами вербованных.

Однако жители центральных губерний, уже прослышавшие о "прелестях" Мурманстройки, больше не верили посулам вербовщиков. Поэтому на стройку были срочно переброшены 33 тысячи германских и австро-венгерских военнопленных. Там же вскоре оказались и заключенные.

Но труд подневольных не был высокопроизводительным, вследствие чего сроки сдачи участков дороги срывались. И вот тогда вспомнили о добросовестных и исполнительных строителях Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) - маньчжурских китайцах. А чтобы их завлечь, попросту обманули. Впрочем, сделать это было нетрудно, ибо они не представляли условий Крайнего Севера и по наивности думали, что их труд будет оплачиваться русскими властями так же, как и на строительстве КВЖД.

Летом 1916 года опять же через Архангельск проследовали партии еще не подозревавших об обмане китайцев (всего до 10 тысяч), для временного размещения которых на Смольном Буяне наспех сколотили бараки. Жизнь в этих продуваемых, с протекающими крышами сооружениях являлась едва терпимой, но впоследствии ее вспоминали как райскую, так как слово "ужасающие" для определения условий, в которых оказались китайцы на стройке, безусловно, было еще мягким. Об этом свидетельствует рапорт александровского (кольского) полицейского исправника Рудакова, извещавшего Бибикова о следующих фактах:

"Недостаток в жилищах резко бросается в глаза при наблюдении жизни китайцев. Они помещены под дощатыми и торфяными навесами. Так как китайцы наняты на своих харчах, то питаются ягодами, недоброкачественными грибами (поганками), водорослями, которые поедают даже в сыром виде, и не гнушаются мясом павших животных. При таких условиях неудивительно, что заболевания среди них уже начались. Были и смертельные случаи. При наступлении зимы болезни могут принять значительные размеры, тем более что цинготные заболевания среди рабочих и пленных не прекращаются".

Понятно, что подобные условия жизни и работы вызывали недовольство. Так, 26 августа 1916 года китайцы, возмущенные невыплатой денег, бросили работу и в количестве 720 человек двинулись к селу Княжья Губа. И лишь с помощью выстрелов поверх голов были остановлены. Это происшествие побудило жандармского подполковника Перса послать губернатору телеграмму, в которой он просил срочно выделить на Мурманстройку дополнительный контингент солдат и жандармов. Перс писал, что их количество должно определяться из расчета один стражник на 40 рабочих и их следует снабдить кроме ружей нагайками, "ибо только ими можно управлять китайцами".

Однако нагайками полосовали не только китайские спины, ими били и русских вольнонаемных рабочих. Об этом свидетельствует текст телеграммы, посланной Бибикову рабочей Фоминой. Она сообщала, что рабочие, мало того, что не получают денег, но еще и подвергаются телесным наказаниям. Поясняя эти факты, кемский исправник Каняев невозмутимо докладывал: "По отношению к отказывающимся работать применяют принудительные меры до употребления плетей включительно. От наказанных заявления в полицию не поступают".

Из содержания еще одной телеграммы видно, чем заканчивалось пребывание на Мурманстройке для тех, кому удавалось выжить:

"29 октября из Княжьей Губы пароходом отправлены 229 больных пленных и 500 больных рабочих и китайцев". По прибытии в Архангельск они для "долечивания" помещались в те же бараки. А о том, что с ними происходило дальше, говорит тот факт, что невдалеке от Исакогорки в лесу было устроено китайское кладбище. Кстати, об этих тайных захоронениях упомянула Е. Фрезер в книге "Дом над Двиной".

Об еще одном кладбище, о котором цензура также за-прещала писать до февральской революции, местные газеты сообщили сразу после падения царизма. Речь в них шла о Сурковской кошке (ныне о. Краснофлотский), на которую летом 1916 года завезли закупленный для Мурманстройки скот - до 6 тысяч коров. В результате несогласованности предназначенное для коров сено поспешили отправить на север, а вот с отправкой животных не торопились. К осени скот съел всю имевшуюся на острове растительность и начал вымирать. Как писали газеты, с наступлением холодов над рекой стоял страшный рев замерзающих и умирающих коровушек, ставших заложницами бездеятельности и головотяпства бюрократической машины, которая накануне революции практически остановилась.

Впрочем, это не помешало в ноябре 1916 года пустить в эксплуатацию Мурманскую железную дорогу. Правда, с массой недоделок, на которые закрывали глаза, ибо дату открытия движения приурочили к приезду на Мурман царских министров. А все эти недоделки дали о себе знать весной и летом, когда в результате просадки полотна участились аварии, например, недалеко от города Колы в реку свалился паровоз. И в этом ничего удивительного не было, так как по причине спешки шпалы на этом участке дороги укладывались на жердяной настил.

После революции по поводу этих аварий новыми властями были заведены уголовные дела, по сей день хранящиеся в областном госархиве. Там же сохранены и дела, возбужденные по фактам избиений и гибели рабочих, реквизиции лошадей у крестьян Онежского уезда, присвоения крупных денежных сумм, хищений продуктов и стройматериалов, то есть всего того, что было характерно для последней стройки императорской России.

Михаил ЛОЩИЛОВ

http://achronicle.narod.ru/lastbuilding.html

**Семёнов** » 15 мар 2011, 21:59 » #362549

Правда Севера
11 октября 2001 (180)
Лощилов

Ночная ревизия

Ее последствия оказались неприятными не для проверяемых, а для самого ревизора

Пожалуй, самым скромно отмеченным юбилеем прошедшего лета было 85-летие архангельского трамвая, пуск первой линии которого состоялся 12 июня 1916 года. В тот день восемь новеньких вагонов, один за другим вышедших из ворот трамвайного парка, доставили почетных пассажиров - местное начальство и купечество - к зданию городской думы, где по случаю столь значительного для Архангельска события их уже ждали богато сервированные столы.

В час застолья никто из вкушавших не мог предположить, что вскоре кое-кто из них, а именно заведующий электротехническими предприятиями Константин Гаврилович Репин и председатель городской ревизионной комиссии Константин Николаевич Манаков станут участниками громкого конфликта, рассмотрению которого будут посвящены заседания думы и мирового суда. Протоколы этих заседаний сохранились до наших дней, но прежде чем познакомить с их содержанием, расскажу о событиях, предшествовавших конфликту.

Финансовые итоги первой недели работы трамвая оказались более чем приличными - ежедневная выручка превышала тысячу рублей. Власти, весьма обрадованные тем, что горожане намного чаще, чем предполагалось, пользуются трамваем, недолго думая, решили извлечь из их любви к новому виду транспорта дополнительный шедший в городскую казну доход.

Уже 17 июня дума спешно приняла постановление о повышении тарифов. Если в первые дни стоимость проезда от Архиерейской (Урицкого) улицы до здания думы (угол Полицейской - ныне ул. Свободы) составляла 7 копеек, то с 19 числа она увеличивалась до 10. Плата за проезд до "Красного Креста" (ныне ул. Суворова) поднималась с 10 до 15 копеек. Объяснение этому шагу, конечно же, нашлось - мол, тариф в 7 копеек для пассажиров очень неудобен, поэтому мы его округлили, а уж коль сделали это, то возникла необходимость изменить и другой тариф.

Поначалу власти радостно потирали руки, так как 19 июня с пассажиров было собрано почти 1949 рублей. Но затем сумма выручки стала резко уменьшаться и уже 22 числа составила лишь 1248 рублей. Казалось бы, нетрудно было догадаться, что рост платы разом отбил желание пользоваться трамваем у большей части горожан. Но власть придержащие вместо того, чтобы придти к такому выводу, стали подозревать коллектив трамвайщиков в нечестности и скрытии части выручки.

Однако домыслы домыслами, а фактов, их подтверждающих, не было. Поэтому городские управа и дума решили устроить внезапную проверку, но ей не суждено было случиться, так как председатель ревизионной комиссии думы Константин Манаков - брат одного из богатейших местных купцов - провел единоличную ревизию и причем самым скандальным образом.

28 июля он был приглашен на именины к купцам Калинину и Богданову. Отгостив у первого, Манаков пришел ко второму в шестом часу дня. Думаю, легко представить, в каком он был состоянии, когда около полуночи, покинув хлебосольных хозяев, оказался один на трамвайной остановке.

Ждать трамвай пришлось долго. Рассерженный этим обстоятельством Манаков, вспомнив о намеченной ревизии, решил провести ее немедленно и лично. Войдя в наконец-то подошедший вагон, он еще больше укрепился в своем решении, так как кондуктор потребовала с него плату за проезд.

Когда вагон остановился у трамвайной конторы, Манаков прямо с ее порога закричал: "Я кондукторов заставлю знать Константина Николаевича!" Еще пару минут повозмущавшись поведением кондукторов, "распустившихся и обнаглевших" настолько, что с него - Манакова! - требуют деньги, ревизор неуверенной походкой проследовал в помещение кассы и приказал предоставить сведения о числе проданных за день билетов.

Кассир Митюшин ответил, что не может этого сделать, ибо в его функции входит лишь сбор под расписку выручки. Такой ответ только усилил подозрения и Манаков, отобрав у Митюшина деньги и вытолкав его из кассы, дал указание всем находившимся в конторе служащим и кондукторам не покидать ее пределы. Сам же с помощью двоих почему-то вызвавших у него доверие конторщиков приступил к ревизии, в результате которой выяснилось, что сумма выручки точно соответствует количеству реализованных билетов.

Облегченно вздохнувшие трамвайщики тут же стали проситься домой - ведь уже шел второй час ночи. "Кто выйдет из конторы, завтра же будет уволен!" - ответил крайне раздосадованный итогом проверки ревизор. Понятно, что никто не хотел терять работу в суровое военное время, поэтому все покорно принялись исполнить новое приказание: ждать пока закончится еще одна - повторная - ревизия.

Однако среди находившихся в конторе все же оказался один смельчак - вагоновожатый Максимов, который уже давно должен был на своем вагоне развести по домам сослуживцев. Незаметно подобравшись к телефону, он звонком разбудил Репина и сообщил о происходившем в конторе.

Репин попросил Манакова к телефону, но тот заявил, что не находит нужным с ним разговаривать. Лишь после вторичной просьбы пьяный ревизор взял трубку. Поняв из протекавшего в грубых тонах разговора, что их начальник требует немедленно прекратить проверку, осмелевшие кондукторы вновь стали отпрашиваться, ссылаясь на то, что не ели с начала смены - с 2 часов дня.

Бросивший трубку Манаков, опять пригрозив увольнением, заявил, что сам голоден, ибо не был дома с раннего утра. Пересчет продолжился, но и он, конечно, окончился тем же результатом.

Тогда малость уже протрезвевший Манаков, чтобы хоть как-то оправдать свой ночной визит, принялся экзаменовать кондукторов. Сцена этого действа, безусловно, была весьма занятной - периодически засыпавший экзаменатор, в первые секунды очередного пробуждения непонимавший, где находится, и клевавшие носом экзаменуемые.

Издевательство над своими подчиненными прекратил прибывший в контору Константин Репин. Он, конечно, не оставил случившееся без последствий и днем 29 июля подал соответствующее заявление.

В понедельник, 1 августа, в 8 часов вечера под председательством городского головы В. Гувелякена началось экстренное заседание думы, на котором, кроме гласных (депутатов) присутствовало много любопытных. После оглашения заявления Репина о подробностях ночной ревизии рассказали кассир Митюшин, вагоновожатый Максимов, конторщики и кондукторы. Так, одна из них - кондуктор Шапошникова подтвердила, что "Манаков сел в вагон в пьяном виде, в измятом и испачканном котелке".

В ответ Манаков заявил: "Показания Митюшина, что я у него вырвал деньги, показания Шапошниковой и всех лиц, бывших при моей ревизии, наглая ложь".

Тут же на помощь брату пришел гласный думы Христофор Манаков, хитро поставивший под сомнение слова Шапошниковой: "У нас есть правило, что в вагоны не впускаются лица в нетрезвом виде. Не думаю, что кондуктор это правило нарушила...". Затем он сказал: "Не вижу признаков обвинения - человек приехал, произвел ревизию, нашел, что все обстоит хорошо, и вдруг его обвиняют в тяжком преступлении".

После длительных дебатов на голосование был поставлен вопрос: "Имел или не имел право Манаков самолично проводить ревизию. Большинство - 24 против 14 - сказало "нет". Такой итог голосования вынудил Манакова признать, что он "поступил неправильно и желает извиниться перед Репиным, а в его лице и перед всем составом".

Однако Репину этого показалось мало и он, развивая успех, ответил, что готов принять извинения, но только при условии, что дума в будущем оградит его предприятия от подобных ревизий. Услышав эти слова, Манаков заявил, что в таком случае он уходит с поста председателя комисии.

И тут ему нанес удар давний недруг - гласный думы Н. Старцев, предложивший принять постановление, выражающее Манакову неодобрение и освобождающее его от обязанностей председателя и члена ревизионной комиссии. Уставшие от словопрений гласные - а было уже около полуночи - большинством 20 против 16 поддержали предложение Старцева.

Но и на этом история не закончилась - вскоре Репин подал иск на Манакова мировому судье. На состоявшемся 8 октября заседании присутствовали истец, свидетели и адвокат И. Галецкий, специально приехавший из Москвы защищать отставного ревизора. Сам же обвиняемый на заседание демонстративно не явился.

Заслушав выступления сторон и показания трамвайных служащих, судья Д. Ежов признал "Константина Николаевича Манакова виновным в появлении в публичном месте в пьяном виде и определил наказание в 7 суток ареста без замены штрафом".

Столь печальный для ревизора финал и резкие заявления Репина о недопустимости каких-либо ревизий заставили городские управу и думу отказаться от замысла проведения проверки архангельского трамвая. Отложим до лучшего времени, - решили они.

Однако для них лучшее время так и не пришло - вскоре наступил революционный 1917 год, а затем и лихолетье гражданской войны. Понятно, что неоднократно менявшимся в тот период в Архангельске властям было не до трамвайных ревизий. Но это вовсе не означало, что их не беспокоили проблемы общественного транспорта. Наоборот, все, кто стоял в те годы у власти - и белые, и красные - в меру тогда весьма ограниченных возможностей заботились о дальнейшем развитии трамвая.

Именно поэтому в 1917=1920 годах открылось трамвайное движение в Соломбале, затем были проложены рельсы до 6-й версты (ныне 3-й лесозавод). В зимнее же время вагоны по речному льду бегали как через Кузнечиху, так и на левый берег Северной Двины - к железнодорожному вокзалу.

Этим работам была дана высокая оценка на проходившей в Москве в декабре 1922 года Первой всероссийской трамвайной конференции. Особенно на ней было отмечено, что "Архангельск является единственным городом в России, в котором трамвайное движение совершенно не прерывалось в годы революции, мировой и гражданской войн".

На высоте оказался Архангельск и по показателям обслуживания населения - например, в 1920 году он был одним из первых как по абсолютному числу перевезенных пассажиров, так и по числу поездок на одного жителя. На конференции был отмечен и тот факт, что в начале 20-х архангельский трамвай отличался дешевизной тарифов - они по сравнению с петроградскими и московскими были ниже в два-три раза.

Все вышеперчисленное позволило конференции констатировать, что "Архангельск по состоянию трамвайного хозяйства занимает одно из первых места в РСФСР". К процитированному от себя только добавлю, что такую оценку архангельский трамвай получил благодаря самоотверженности своего коллектива, трудовой настрой и ритм которого в ту суровую пору даже на один день не смогло нарушить ничто - ни революции, ни смены власти, ни войны, не говоря уж об описанной выше ночной ревизии.

Михаил ЛОЩИЛОВ.

**Алексей 80** » 12 июл 2011, 16:45 » #415292

Северный край. Иллюстрированный альбом Архангельской губернии (1914)
Описание:
"В настоящем альбоме, имеющим целью облегчить всем лицам, интересующимся Севером, наглядное ознакомление со своеобразной природой Архангельской губернии и бытом ее населения воспроизведено и сгруппировано порайонно около 160 фотографических снимков, изображающих все города и другие наиболее важные населенные пункты губернии, живописные и характерные в естественно-историческом отношении местности, типы местного населения, старинные северные храмы и картины промысловой жизни края. Почти все упомянутые снимки принадлежат известному на Севере фотографу - Архангельскому Городскому Голове Я.И. Лейцингеру, неоднократно сопровождавшего И.В. Сосновского в его путешествиях по губернии, при чем не мало снимков было сделано во время этих путешествий.
Кроме фотографических снимков в альбоме помещены два портрета И.В. Сосновского, а также маршрутная карта с изображением его служебных поездок по губернии."

http://www.nwcod.com/other/read/144893- ... -1914.html

**поморка** » 15 авг 2011, 16:49 » #425862

вопрос по новейшей истории нашего города - когда установили "Нулевую версту"? почему-то в голове "вертится" 2003 год, но сомневаюсь... надо бы точную дату