Большое, людное, оно тянется по высокому коренному берегу почти на четыре километра. На самом краю склона выстроился длинный ряд амбаров и бань. Если смотреть снизу, то они рисуются четким силуэтом на фоне неба, а за ними вырастают крыши домов первого порядка. Из окон этих домов всегда виден монастырь: «Там, внизу, за огородами — голубые разливы лугов с чернеющими шапками зародов, за лугами серебрится Пинега, а за рекой, на том берегу, высоко-высоко на красной щелье громоздятся белые развалины монастыря». Это из книги Ф. А. Абрамова, ленинградского писателя, родившегося здесь, в Верколе, в многодетной крестьянской семье. В романах «Братья и сестры», «Две зимы и три лета» перед нами проходит жизнь пинежской деревни в трудную годину Великой Отечественной войны и первые послевоенные «зимы и лета». Село Пекашино, о котором мы читаем у Абрамова, несомненно, навеяно воспоминаниями писателя о родных местах, да и не только воспоминаниями: почти каждый год Федор Александрович по месяцу, а то и больше живет в Верколе. Пейзаж Пинеги, северных деревень органично, как бы сам собой вписывается в повествование.
В Верколе, как и во многих других деревнях по Пинеге и Мезени, поначалу удивляет теснота застройки. Экономия пахотной земли заставляла крестьян ставить дома так, что между ними оставались лишь совсем неширокие промежутки. Плотная застройка создает своеобразный живописный эффект, подобный тому, что мы видим на улочках средневековых городов. В такой деревне особенно уютно, здесь обжит каждый клочок земли. Это ощущение усиливается еще и оттого, что на улице почти нет деревьев: важно, чтобы поменьше было тени, а солнце не такой уж частый гость на Севере, да леса и так хватало кругом. «От леса кормились, лесом обогревались, но лес же был и первый враг, — пишет Абрамов в «Братьях и сестрах». — Всю жизнь северный мужик прорубался к солнцу, к свету, а лес так и напирал на него: глушил поля и сенные покосы, обрушивался гибельными пожарами и всякой нечистью. Оттого-то, видно, в пинежской деревне редко кудрявится зелень под окном... есть даже поверье: у дома куст — настоится дом пуст.
Бревенчатые дома, разделенные широкой улицей, тесно жмутся друг к другу. Только узкие проулки да огородцы с луком и небольшой грядкой картошки — и то не у каждого дома — отделяют одну постройку от другой. Иной год пожар уносил полдеревни; но все равно новые дома, словно ища поддержки друг у друга, опять кучились как прежде».
В прошлом случалось, что дворы так теснились, что между соседями начинались ссоры и дело доходило до челобитных кеврольскому воеводе; один жаловался на другого: тот «с избных желобов... попустил на мой двор воду и на моем дворе заплоты и хоромы огнили» или «Филат... ставил новую избу против моего двора и свет у моей избы и ворота заставил... и мне от его насильства из двора проезжать некуда».
В Верколе еще и теперь можно увидеть многочисленные группы амбаров, старинные дома с небольшими «подслеповатыми» оконцами, сохранившими ставни и рамы-шестерки.
Во втором порядке стоит двухэтажный дом И. А. Белоусова (1861 г.). Тут сохранилось основание великолепного крыльца на одном столбе. Могучий столб высотой почти в два человеческих роста перехвачен резным валиком, который как бы показывает массивность опоры. В нескольких шагах от дома — колодец с воротом под двускатной кровлей. Сооружен он, вероятно, одновременно с домом. В этом уголке села все — толстенные столбы, охлупень, венчающий колодезную крышу, столетнее крыльцо — вызывает в памяти образы сказочных богатырей.
В доме многое уже перестроено — растёсаны окна второго этажа, внутри стены оклеены обоями, но все же, внимательно присмотревшись, мы найдем еще и приметы старины: по углам дома сохранились длинные пропуски бревен, подобные тому, что были в Явзоре, по сторонам окон первого этажа бревна слегка стесаны — верный признак старой постройки. Сделано это для того, чтобы создать постепенный переход от бревенчатой стены к плоскости окна, сильнее выявить окна на фасаде (следует отметить, что наличники раньше не были крашеными) и, наконец, расширить угол попадания света. Последнее также немаловажно, если вспомнить, что через маленькие окна с мутными стеклами свет проникал плохо.
Осматривая дом И. А. Белоусова, непременно надо заглянуть на поветь. Здесь вдоль стены лежит удивительно длинная столешница, стоит огромный чан и ковш-черпак, выдолбленный из свала — нароста дерева. Это предметы древнейшего обычая общинного 'пивоварения, отголосок славянской братчины, существовавшей с языческих времен. Пиры эти бывали на Пинеге еще лет шестьдесят — семьдесят назад, назывались они тут «ссыпчинами», так как каждый из участников вносил «ссыпь» — свою долю солода и ячменя для приготовления пива.
Братчина приурочивалась к какому-нибудь церковному празднику и потому бывала то никольщиной, то покровщиной, то петровщиной...
Вот в старинной песне и пели:
...Те мужики новгородские
Сходилися на братчину Никольщину,
Начинают пити канун, пива ячныя.
И пришел тут к ним удалой добрый молодец.
Бьет челом, поклоняется:
Примите меня во братчину Никольщину,
А и я вам ссыпь плачу немалую.
А и те мужики новгородские
Примали его во братчину Никольщину...
Варили пиво за селом в специальных поварнях, где был очаг с подвешенным над ним медным котлом и хранилась настольная посуда: конюхи — чаши с ручками в виде коней, братины (братыни), как и черпаки, выдолбленные из свала,— в них пиво разносили гостям, а пили его из ендов, деревянных или медных стаканов и чашек. В старину чаши пускали по кругу — круговые братыни.
Готовили пиво накануне праздника, отсюда и название его — канунное. Обязанности эти исполнялись всеми дворами по очереди. Собирались около поварни на лугу или на повети у пирового старосты, который являлся распорядителем пира и занимал за столом место стольника. Возможно, дед И. А. Белоусова и был таким старостой. Садились все за длинный стол, пили, пели, тут же плясали. Пир горой. Часто веселье продолжалось до самого утра. Для некоторых загулявших кончалось все это весьма печально. Не случайно, наверное, поговорку сложили: пошел на канун, да там и потонул.
Обо всем этом рассказывают вещи на повети столетнего веркольского дома. Помнит он многое. И как важно это «многое» увидеть, не пропустить, не забыть, продвигаясь вверх то лодкой, то попутной машиной вдоль реки, а то и пешком, мы приближаемся к одному из самых населенных кустов по Пинеге, расположенному вокруг Карпогор — нынешнего районного центра. От Верколы до Карпогор добираться проще — ходит автобус.
из книги "От Пинеги до Мезени" http://rusprogram.ru/pi20
Просто ли отимённые это названия?
